ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ РАССКАЗЫВАЕТ КАРТИНЫ
Английская писательница Вирджиния Вулф писала эссе об английском романе 20 века, который она начала следующими словами: „Когда человек пишет об английском романе 20 века, он должен, прежде всего, вспомнить о русском романе 19 века. А когда он вспомнит русский роман 19 века, ему и в голову не приходит мысль писать об английском романе 20 века“.
Давным давно, эдак году в 1967, в нем жила одна Анна. По его же собстеннsм утверждениям, ей бы сейчас могло быть за пятьдесят, у нее могли бы быть дети и скучный муж, у нее по-прежнему короткие волосы, у нее нелады с деньгами, она не поправилась, иногда она думает о времени своей молодости, о том, что весm мир открывался перед нею, словно чудом.
Сегодня это усталая, слегка разачарованная женщина, и из всего ее обаяния остались лишь ямочки на щеках, а она, понимая это, пользуетса ими даже больше, чем надо. Позже он расскрыл нам мир „Уны“ и „Зои“, „Провинциала“ же узнал по следам собственной смешанной крови, он не выпендрbвался в „Понтах”, вместе с Зуко Джумхуром он у ночи похитил рассказ об Осман-паше Сархоше, который позже развился на страницах книги „Зеленое сукно Монтенегро“.
И, когда все, кто только мог, покидали Белград, он остался в нем, в городе, в котором рассказы раждаются более интенсивно, чем где бы то ни было. Он отчитывался о пережитом в неделях блокады, призадумавшись над письмом старой любви, и только, как Богарт, попросил Сема повернуть ракеты чуть влево, потому что они мешают ему писать.
Где-то в апреле 1937 году, аист, проносивший его в клюве, в принудительном порядке приземлился в Сараево. Вот и выпала ему учесть описать судьбу этого чрезвычайно красивого и чрезвычайно несчастного города. Считывая крохи с его следов родились „Последний рейс в Сараево” и „Хроника потерянного города”. Он прочитал и написал: „Смерть – это не больно”, и мы поверили ему. Ему верят неприкословно.
В жизненных вихрях он промывает слова из золота, которые нужны ему для каких-то обычных и необычных рассказов. А это все наши рассказы, мы читаем их сквозь магию узнавания, понимая, что они всегда были здесь, рядом с нами, только на них упал этот особенный луч света, это он извлек их на поверхность нашей жизни, и вынудил нас шагать внутри самых себя, по их следу.
Момо Капор, человек, который рассказывает картины, или на холсте пишет рассказы, все равно, распят между двумя профессиями, он самоуверенный господин собственного чуда. Он пишет, как сапожник делает сапоги, плотник столы, без мистификаций, которые так свойствены некоторым художникам. Учеба в Художественной академии в Белграде научила его сначала прочуствовать, потом определить эти чувства, написать это и, в конце концов, продать.
И во всем, что в жизни важно, он придерживался этого пути. Однажды он в шутку сказал, что продал все свои любви. То, что он чувствует, он передает через краски, формы, буквы, предложения, сначала простые, а потом, в более зрелом возрасте, сложные, куда менее простые.
Поэтому невозможно решить к какому типу литературы отнести его книги, то ли к автобиографиям, то ли в мемуары. По тону исповедания они больше похожи на картины из жизни, с ударниками, либо без них. Если вы спросите его, как он в этом смысле чувствует себя, он позовет в помощь Флобера, который сказал – мадам Бовари, это я. Невероятно простой ответ для кого-то, кто знает все сорта шампанского, все о судьбе торговцев фруктами с Чубуры, для кого-то, кому как-то необычно обратиться словами – господин Капор. К нему хочется обратиться просто по имени, зная при этом, что он еще как и господин и джентльмен.
Мировоззрение в большой степени обусловлено обменом веществ и генами. Капор сторонник тезиса, что здесь детей небходимо воспитывать по-другому. Как известно, в Африку не возят лыжи и лыжный костюм, в Швейцарии нет ночных карнавалов, а в Шотландии просто непристойно просить шампанское. Точно так же, наших детей надо с малых лет приучать к тому, что человеку, который будет жить здесь, обеспечена интенсивная, содержательная и бурлящая жизнь, что он проживет восемь жизней за одну жизнь, но при этом, своим детям он не сможет оставить ничего.
Нет никакой собственности, кроме той, что у вас в голове и в руках. Человек какое–то время играет на земле, он пытается играть по всем правилам, а потом уходит, возвращается в этот же прах, из которого он и родился. Остается страшный страх от забвения, который мучает всех, кроме художников. Они то знают, как оставить следы в пепле, оставить горящий уголек того вечного огня, который теплится для будущей жизни.
След, который за собой оставляет Момо Капор, похож на одну единственую всеспасательную линию – линию сердца художника. Так и „Воспоминания одного художника“, по сути, только подчеркивают этот след. А по этому же следу, специально для этой оказии, мы пишем личную историю России Момо Капора.
* Какие Ваши первые, самые прямые ассоциации при упоминании России?
– Что-то огромное, бесконечное, зеленое и теплое.
* Какова Ваша личная история России ?
– Она начинается во время Второй мировой войны, когда мне было пять, шесть лет. Я жил в Сараево, который оккупировали немци с усташами. Где-то в дали был слышен грохот, мы знали, что это какие-то русские борются против всеобъемлющего зла. Это вселяло в нас надежду. В моем городе позже находилась часть армии генерала Власова, это были черкезы, полудикие люди на маленьких длиннохвостых лошадях, на которых они входили в школы, по ступеням, напротив квартиры, где я жил. Помню, мы бегали за ними и кричали – черкез, стреляй!
И они стреляли по воздуху из своих длинных ружей. А потом наступило освобождение. Я учился в первом классе, или во втором, нам следовало нарисовать товарища Тито и товарища Сталина. Было ужасно трудно нарисовать Тито, а Сталина легко. Мне сразу удалось нарисовать Сталина, у него были усы, коротко стриженный волос и пушистые брови. Когда сейчас припоминаю этот портрет Сталина, я понимаю, что он очень похож на портрет Сталина, который написал Пабло Пикассо, пока он был в Коммунистической партии.
Из-за этого портрета его и выгнали из партии. Его портрет Сталина был словно детский, точь в точь, как и мой. И тогда в этих дружеских объятиях Советского Союза и Югославии началось что-то вроде социалистического режима в литературе. А именно, нельзя было читать ничего другого, кроме советских писателей. Так и получилось, что я стал одним из крупнейших специалистов по литературе социалистического реализма. Я помню первую книгу – „Тимур и его команда“ Аркадия Гайдара, и ее продолжение „Комендант снежной крепости“.
Много лет спустя, в 1968 году, я познакомился с главним героем этой старой книги, Тимуром Гайдаром, который тогда был корреспондентом Российского телевидения в Белграде. Его отец был самым известным советским писателем этого времени. Потом были „Белеет парус одинокий“ Катаева, который в качестве мотто взял стихи Лермонтова, потом „Педагогическая поема“ Макаренко, первая и вторая части.
Потом „Зоя Космодемьянская“ Вячеслава Ковалевского, и множество схожих книг. Максима Горького тогда публиковали тиражом в сто тысяч экземпляр, это были коричневые книги с маленьким плоским рельефом с изображением его профиля на обложке. Что интересно, Горкий не был таким крупным писателем, чтобы тогда его публиковали в сто тысяч экземпляр в одной полуписьменной стране, равно как и сегодня он не столь незначителен, чтобы его вообще не печатали. Сейчас невозможно найти его книги.
А между тем, Горький прекрасный писатель. При этом я имею в виду книги, которые он писал в молодости. Вот где-то там был и „Егор Булычов“ и „На дне“. В это время, у нас была и конспиративная литература. Это были довоенные комиксы, которые мы находили на чердаках, какие-то старые книги о кавбоях и индейцах Карла Майа. От Советского Союза и соцреалистической литературы нас отдаляла страшная скука, которая перешла и на Югославию.
Это было время, когда надо было, как говорил Ленин – учиться, учиться и еще раз учиться. А та более интересная часть жизни – война, которую все мы видели в детстве, это была привилегия взрослых. Нам же оставалось строить социализм, что было ужасно скучно.
В это время в кинотеатрах показывали исключительно русские фильмы. Это были фильмы, которые мы любыли. Один из них был „Небесный тихоход“ про майора Булочкина. В нем главный герой летает на самолете мимо облака, на котором стоят вороны. А пилот поет: „Потому, потому, что мы пилоты, небо наше, небо наше родной дом. Первым делом, первым делом самолеты. А девушки? – спрашивают вороны.
A девушки потом.“ Потом появился „Каменный цветок“ o мастере каменного дела, который смастерил цветок в пещере. Потом „Тахир и Зухра“, любовный фильм из какой-то далекой советской республики, потом „Легенда о сибирской земле“, прекрасный фильм о композиторе, который в военное время в полуразрушенном доме находит концертное пианино „Петроф“, и на нем сочиняет композицию „Легенда о земле сибирской“. И, что интересно, хотя дом разрушен, пианино блистательно новое, на нем нет и следа даже пылиночки. Потом были „Московские часы“, а потом фильм, в котором Марк Бернес поет песню „Tемная ночь“.
Когда появился первый американский фильм после разрыва с Советским Союзом, это был фильм „Бал на воде“, и все мы смотрели его раз по двадцать.
И действително, прошло много лет, прежде чем я снова вернулся к России, открыл для себя русскую литературу, но не эту, а ту, настоящую, главную. Английская писательница Вирджиния Вулф писала эссе об английском романе 20 века, которое она начала со следующих слов: „Kогда человек пишет об английском романе 20 века, он прежде всего должен вспомнить русский роман 19 века. А когда он вспоминает русский роман 19 века, ему и в голову не приходит заниматься английским романом 20 века.“
Итак, пришло время моего возвращения к русским классикам, к тем самым прекрасным писателям, которые дала земля русская, таких как Антон Павлович Чехов, книги которого я все еще держу у своего изголовья. Русская литература 19 века для меня является источником большого вдохновения. Когда мне хочется прочистить ум, дух, голову, когда я хочу проветрить себя, тогда беру в руки любую книгу из 19 века, может быть даже 20 века, поэзию, например. Будучи мальчуганом, я любил Маяковского, точнее, его поэму „Облако в штанах“.
Конечно же, и Есенина, позднее Высоцкого, с которым я познакомился, и с которым я напился в Белграде. Мы с Данило Кишем открыли его одной ночью в Клубе писателей, где он сидел с какими-то людьми из посольства. Конечно же, к нему был приставлен и кагэбешник, от которого мы вскоре избавились, а потом мы напились.
Высоцкий же оказался на гастролях в Белграде, потому что он играл Гамлета в Театре на Таганке у Юрия Любимова. Высоцкий был отличным Гамлетом. Потом мы все, подшофе, доползли до его гостиницы Топлице в тогдашней улице 7 июля. Высоцкий оставил нас в холле, поднялся в свой номер, откуда он вскоре вернулся и подарил нам кассеты со своими песнями. В это время у него еще не было ни одной пластинки. Он дал нам кассету, на которой были записаны блатные песни из Сибири – это было потрясающе.
* Каким был Высоцкий, каким Вы его помните ?
– Он был невероятно обоятелен. Мы с Кишем пришли в Клуб писателей, потому что все остальные заведения были закрыты. Помню, было несколько свободных мест только за столом, за которым сидели наши руководител и советские дипломаты. Киш сразу стал нападать на коммунизм, говорил, что это невиданная глупость, все в недоумении смотрели друг на друга, и вскоре стали расходиться.
Наши вспомнили, что у них встреча как раз в полночь, очень важная такая встреча, а русских как раз осенило, что им необходимо ложиться пораньше… В конце концов ушел и кагэбешник, сопровождающий Высоцкого. Тирадам Киша за столом смеялся только один человек – Высоцкий. Киш спросил у него, почему он смеется, на что он ответил: „Я думаю так же.“
* Мы говорим о Высоцком, но, если я не ошибаюсь, Вы познакомились и с Окуджавой?
– Да, я познакомился с ним, когда он выступал на концерте в Загребе. Это было очень давно. Арсену Дедичу и мне Окуджава рассказывал, что в одном большом зале в Москве у него был концерт, он один сидел на стуле с гитарой в руках, и потом, кокетничая, сказал публике: „Вы знаете, я не умею хорошо играть на гитаре, могу только сопровождать то, о чем пою, да и с голосом у меня не ахти, у меня то и голоса нет, да и песни, которые я пою, не бог весть что, потому что написал я их сам.“ И тогда голос из публики бросил: „Ну зачем же тогда и приходил на концерт?“
Окуджава выглядел как бедный родственник из провинции, с усамы, у него била пластмассовая ветровка, ремень с большой пряжкой из синтетики, какие-то ужасные ботинки, мятые брюки, но он источал такое тепло, которое и по сей день забыть я не могу. Он пел нам „По смоленской дороге“ – а это, кстати, дорога, по которой солдаты отправлялись на войну. Это одна из самых красивых песен, которые я когда–либо услышал, я всегда напеваю ее с удовольствием.
*Значительно позже Вы встречались с Никитой Михалковым.
– Никита гений чистой воды. Я видел несколько гениев на своем веку. И один из них, это он. У него такая харизма, что это просто невероятно. Во время блокады, когда никто не приезжал в Белград, мы основали БЕЛЕФ, Белградский летний фестиваль. Мы пригласили Никиту Михалкова, и нам все сказали, что мы сошли с ума. Что этому не бывать. Никита приехал в Белград, и под мышкой у него были рулоны с его фильмом „Анна“.
* Что за фильм?Мне не довелось видеть этот фильм.
– Он снимал свою дочь Анну с двух-трех лет до восемьнадцати лет. Он задавал ей всегда одни и те же вопросы, каждый год: что ты любишь, что ты не любишь, чего ты боишься. А между ее ответами, он монтировал документальные материалы, которые появлялись на телевидении. Таким образом, он показал время, которое протекает. Первый ответ маленькой Ани на вопрос, что она любит, был – мороженое. Аня не любила борщ, боялась Бабу Ягу.
Уже в десять лет Анна скажет, что она любит мир среди людей, что не любит врагов мира, что боится за здоровье товарища президента. Уже была видна индоктринация. Позже, я спросил Никиту, как он позволил такой вид влияния. Я очень хорошо помню ответ: „Я мог сделать из нее маленького диссидента, потому, что в доме мы говорили по-другому. Но, это было бы неправильно. Она сама должна была пройти через эту ложь, инфицироваться ею и стать иммунной.“ Видите, до чего же это точно!
Кстати, это Никита виноват, что я снова начал пить. Однажды мы сидели за каким-то длинным столом, ужинали, тогда я не пил. Никита заказал двойной виски, а я минеральную воду. Он спросил меня, что со мной происходит, ну я сказал, что я бросил. Конечно, этот номер у меня не прошел, и я стал снова пить. Помню, мы заговорили о русской литературе 19 века. Я сказал, что я знаю, какое самое прекрасное предложение, которое объясняет русский 19 век в литературе. Никиту очень интересовало, что это за предложение.
„Надо заниматься чем-то возвышенным, сказал Обломов, зевнув“, и тогда он подскочил, словно угорелый, расцеловал меня, потому что это было и его любимое предложение. В это время Никита снимал фильм об Обломове. Вот так и началась наша дружба на расстоянии. Никита часто приезжал сюда, он пел нам под гитару, он прекрасно поет, рассказывал самые смешные истории, которые у меня всегда вызывают улыбку, стоит мне только вспомнить о них.
*Однажды он рассказывал, Вы мне говорили раньше, об основной разнице между русскими и американскими фильмами.
– Помнится, я спросил его, заметил ли он, что все американские фильмы одинаковы. Там черный и белый полицейский напарники, которые всегда гоняются за рыжим злодеем из Европы. У него волосы чуть длиннее. Полицейские гоняются за ним по первой программе, ты переключаешь на вторую, он уже паркует машину в Нью Йорке, на месте, где никто не парковался с пятидесятого года.
Тот, у кого в Нью Йорке есть машина, тот постоянно держит ее на одном и том же месте, он вообще не водит ее. Потом убивают черного напарника, его застреливают, и он падает, а белому напарнику отнимают удостоверение и пистолет. Потом выясняется, что его шеф связан с мафией, что он коррумпирован. Белому полицейскому все же удается разоблачить его, ему возвращают удостоверение и пистолет, и он женится на женщине-адвокате, которая защищала его. В итоге выясняется, что черный напарник не убит, а только ранен. Об этом вы узнаете уже по третьей программе.
Тогда Никита спросил меня, заметил ли я, что в любом американском фильме погибает по меньшей мере сто людей. Людей поднимают в воздух, запускают в них очереди, отравляют, убивают разными способами, и никому и невдомек задуматься, есть ли у них матери, сестры, дети, что будет с ними.
А между тем, 150 лет тому назад, один студент в Петрограде убил бабушку. И по сей день люди пишут доклады и докторские диссертации о случае Преступления и наказания. Основная разница между ними и нами, в том, что они задают себе вопрос как жить, а мы – чего ради.
Самые интересные истории Никита рассказивал о своем главном операторе, который участвовал во Второй мировой войне, о том, что это самый ловкий человек в мире. Как-то туманной ночью, он пошел за ужином и вернулся в окоп с котелком грибного гуляша. Боец рядом спросил его, откуда это у него взялось.Тот ответил – ну, с общего котла. „Какой котел, видишь какие помои мы едим“ не мог поверить его боевой друг. А как все получилось? Человек, такой голодный, через туман пробрался на немецкую сторону и у общего котла протянул свой котелок. И те положили ему еду.
Как-то раз они снимали фильм с Марчелло Мастрояни…
*Механическое пианино.
– Съемки проходили в области, где отродясь не было ни одного единственного иностранца. Возвращаясь в свой номер в гостинице, Никита услышал чей-то трехэтажный мат. Он приоткрил дверцу, и увидел своего главного оператора, обучающего Марчело Мастрояни азам русской матершинной лексики. На следующий вечер был большой прием, куда пришли мэр и секретарь комитета. Хозяева попросили товарища Мастрояни выступить с речью. Марчело встал и стал всех крыть матом, да еще самого ужасного образца.
*А Вы самы ездили по России?
– В России я был один раз, в 1968 году. Как раз тогда Советский Союз вошел в Чехословакию, и следующее государство, куда они хотели войти, была наша страна. В то время я был спикером Югославской хозяйственной выставки, которая проводилась в Ленинграде. К сожалению, на выстовку почти никто не мог войти, поскольку она была окружена полицейскими. Наши межгосударственные отношения в это время были ужасными.
Поскольку у меня не было работы, я весь день проводил в Эрмитаже, а именно на четвертом этаже, где были выставлены полотна Сезана, знаменитый Танец Матисса, сразу над лестницей, картины импрессионистов и современных французских художников, даже Пикассо. Я до сих пор жалею о том, что все время проводил на этом четвертом этаже, но не спускался посмотреть Рембрандта, Леонардо, голландских мастеров. Я был молод.
В это время из Советского Союза возвращались толстые деловые люди с фотографиями Тамар, Наташ, Людмил, молодых красавиц, влюбленных в этих людей. Помню, я все время задавался вопросом, в чем тут дело. Но, ларец то просто открывался. В это время НКВД приставлял этих девушек к потенциально важным людям разведать, что они думают об этом и о том, и таким образом, они практически содержали своих шпионов. Отличный ход.
Сегодня такие красотки стоят очень дорого. Куда важнее, что в это же время, в трамваях, метро, автобусах, сидел этот убого одетый русский народ, и читал Достоевского и Толстого. Пока наши щеголяли в нейлоновых рубашках, хвастались тем, что у них есть жевателные резинки и бульонные кубики. Было унизительно смотреть на это хамство в отношении такого интеллигентного, воспитанного и культурного народа, в транспорте читавшего авторов, о которых наши никогда даже не слышали. Последние же платили за ужасно дорогие ужины, заказывали шампанское, цена которого была равна зарплате русского профессора.
На каждом этаже в гостинице за столом сидела немолодая строгая женщина и следила, кто идет в какой номер. Когда я поднимался на этаж, я кричал: „Дежурная по этажу, это звучит гордо.“ И она разрешала мне вводит в номер какую-нибудь из манекенщиц, потому что на выставке было очень много наших манекенщиц. Потом мы устраивали сабантуй. Мы выходили из своих номеров и входили в чужие номера. И она не могла контролировать, кто в каком номере.
*Одним из феноменов России является и эта особенная, столько раз спета, описана в книгах и написана на полотнах – красота русской женщины.
– Даже, когда они полны, и не очень привлекательны, русские женщины имеют самые обворожительные глаза в мире. Этот зеленоголубой цвет – как лазер. Они вас просто завораживают.
* У меня такое ощущение, что эта русская романтика: снег, тройка, колокола, просторы, березы, у нас прививалась через одинаковый генетический код. Как Вы воспринимали эту романтику?
– Для меня это была растраченная поэтика. Как пластинка, которую ты много раз слушал. Меня же восторгало совсем другое. Русское искусство. Год тому назад я съездил в Дюзельдорф, чтобы посмотреть крупную выставку произведений современного искусства из русских музеев. Некоторые из них я уже знал, видел их в Эрмитаже, и в московских музеях. Я стоял который раз заворожен Казимиром Малевичем, человеком, который живопись довел до самого края – черным квадратом на белом фоне. На этой выставке параллельно выставлялись полотна французских и русских мастеров одинакового периода. Тут несомненно совершенно четко было понятно, что русские, а не французы, придумали авангард. Это настоящий вытрезвляющий момент.
Конечно же, теоретически, это было известно и раньше, но в другой форме. Скажем, Малевич творил в 20-ые годы. Тут и Шагал, из времени, когда он писал Витебск, свой родной город, Кандинский, который придумал абстрактную живопись…. Я не говорю о менее известных, но значительных художниках. Тогда я совершенно четко понял, что французы на самом деле провели большой мировой обман, прибрав право первенства, что в этом им помог Сталин, который в первое время вместе с Лениным привлекал к работе всех этих художников. Один из них, Татлин, даже сделал эскизы для большой скульптуры на тему Третьего интернационала, это известная скульптурная композиция. Все они работали свободно в первые годы после революции. Шагал был комиссаром, курирующим изобразительное искусство в своем городе, кем-то вроде министра.
Но, потом их всех выгнали, и те переехали в Париж. Россией стали „править“ художники социалистического реализма, среди которых самыми популярными были братья Герасимовы. Очень давно, у них была своя выставка здесь, в Белграде. Но потом произошел один из самых знаменитых оборотов. Семьдесят лет спустя, социалистический реализм, отброшенный как ложное искусство, снова возвращается, потому что представители соцреализма прежде всего были большими мастерами живописи.
Они не скрывались за абстракцией, они писали как старые мастера. Спорными были лишь темы, но если кто-то, как Эдуард Мане, написал поля и реку, ему вообще не мешал трактор, который он вдобавок к этому должен был нарисовать. Есть один прекрасный анекдот о двух советских художниках. Одного постоянно приглашали выставляться, а второго никогда не брали. Неуспешный спросил успешного: „Ну, как тебе это удается?“ И услишал ответ: „Видишь ли, я рисую чугуннолитейный завод метров эдак шесть на четыре, а в правом углу я рисую болонку. Жюри приходит, говорит, что картина превасходна, и спрашивает для чего мне этот пудель? Тогда я им говорю: Не вопрос, я сразу удалю его. И замазываю.“
Старые художники соцреалисты сейчас снова входят в моду и их полотна достигают больших сумм в Нью Йорке. Их покупают богатые русские. Тут все изменилось в корне. Бедные русские, которые в наших приморских курортах питались рыбными консервами, черствым хлебом, и спали в палатках, сегодня закупают апартаменты в гостинице Ричмонд в Женеве, а это королевские апартаменты, в Цюрихе в центральном офисе Ролекса висит реклама – Скидки русским.
Правда, это русские, которые тоже понятия не имеют ни о Чехове, ни о Казимире Малевиче. Это русские, которые ограбили свою страну, точно так же, как и наши олигархи. И снова все повернулось с ног на голову. Сегодня, двое русских встречаются в Париже, один из них только что купил новую рубашку за 200 евро. „Ти с ума сошел“ – говорит ему приятель – „Вон за углом точно такая же за 350.“
* Какова роль России в судьбе Сербии? Является ли Россия неиспользованным сербским шансом?
– Думаю, что Запад пытался, одно время это ему и удавалось, вытеснить русское влияние на Балканах, и особенно из Сербии. Но, Сербия тогда была похожа на аборигена, который тащится от пестрых безделушек, кока-колы, мальборо, хард рока, моды… Кажется, что мы всего этого в достаточной мере насытились. Сербы пришли к той точке зрелости, в которой они больше занимаются сутью, даже неосознано. А суть – это Россия. Помагали ли нам русские в какие–то периоды, препятствовали ли они нам, это рассудят историки. Но Ерофеев, русский писатель, написал, что Сербия единственнная страна в мире, где действительно любят русских.
* Шпенглер утверждал, что Россия и Америка являются странами новой энергии. Как Вам кажется это сравнение?
– Россия проснулась. Она долго, как медведь, спала в социализме, в этой диктатуре лжи. Россия медленно просыпается. Она уже ищет свое место и здесь, у нас, и я думаю, что она потихонечку находит его. Только на этот раз без помощи танков и калашникова, которым на смену пришла экономика. И это хорошо. Хотя, тоже факт, что русские пытаются снова завоевать одну часть сербов. Наша любовь никогда не усыхала. Мы всегда любили Россию. Даже когда русские не правили нами, мы все равно были в их власти через искусство, через литературу и живопись.
*Кто из русских является Вашим личним героем?
– Высоцкий. К сожалению, его уничтожила Марина Влади. Она написала самые подлые мемуары, в которых говорит о нем. Для меня же Высоцкий, о котором говорят, что он умер от жизни, настоящий герой, артист. Кто-то вроде Луи Армстронга, если бы у него была русская душа.
* Имели ли Ваши друзья с русской душой: Шейка, Оля, этот узнаваемый русский ген?
– Нет. Ни следа. Они были такие же, как и все мы в это время, они были прозападно ориентированы. Потому что искусство, которое мы боготворили, приходило с Запада, но не из России, где балом правил соцреализм. В это время советское постоктябрьское искусство не особо пользовалось популярностью, кроме Малевича и Кандинского, мы и не знали много о нем. Мои друзья были западниками, и поскольку они родились здесь, и развивались как сербы, у них было столько же русской души, сколько в любом из нас.
И только Оля всегда походила на обедневшую русскую графиню в эмиграции. Моему поколению жены русских генералов и полковников, эмигрантки престарелого возраста, которые никогда не выучили сербский язык, и которые говорили на нем с очень смешным акцентом, запомнились мехами, шубами и шапками. Они жили в своем мире, который пытались перенять из России в своих интерьерах, картинах, фотографиях, абажурах, лампах. И всегда где-то рядом был какой-нибудь самовар, в качестве одной из редких вешиц, которые им удавалось привезти с собой из России. Как правило, у них было старенькое пианино, на котором они играли.
Русские имели решающую роль в том, что они подняли Белград, типичный турецкий городышко, на более цивилизованный уровень. Они основали первый лодочный клуб на речном острове Ада Циганлия, и я стал членом этого клуба. Русские поднимали оперу, балет, они были лучшими сценографами. Лучшим автором комиксов был Лобачов, русские архитекторы проектировали самые красивые здания в Белграде. В Белград прибыла русская элита. Они верили, что революция, это стихийное бедствие, что оно пройдет, и они быстро вернутся в свои дома. Их принял король Александр, и они осели здесь. Когда в 1945 году коммунизм снова пришел, самые несчастные из них убежали на Кубу, где он снова застал их в 60-ие годы. Вот что значит быть невезучим.
* А вот Пушкина мы как-то обошли стороной?
– Ни в коем случае. Он превосходит всех остальных. Александр Сергеевич Пушкин, это природный чудо-талант, самый крупный мировой поэт. Не все знают, что это он подарил Гоголю сюжет для Мертвых душ и Ревизора. Это он расссказал Гоголю о Чичикове, который покупает мертвые души. А Чичиков является прообразом Остапа Бендера. Но, и сам Пушкин не знал как бы закончить роман, и поэтому роман Гоголя заканчивается так, что тройка улетает вдаль, через степь, в новую Россию.
Также, не очень известно, что Пушкин написал пьесу Моцарт и Сальеры, по которой снят фильм Амадей. Пушкин единственный поэт, стихи которого я знаю наизусть. У меня был прекрасный учитель русского языка, его фамилия была Золоторенко, он был белорус. Бывало, он так увлечется на уроке и начнет рассказывать военные истории.
И вот он говорит: „Скачем мы на лошадях с одной стороны реки, а с другой скачут красные.“ И спохвотившись, умолкал. Мой учитель русского языка утверждал, что великий писатель тот, кто расскажет историю в первом предложении. Таким был Чехов: „Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой„ Из этого вытекает, что на курорте такая скукота, что все уже сказано и пересказано, и что появилось новое лицо – какая та красотка с небольшой собачкой. Может быть болонкой.
Драгана Маркович
Один из последних интервью с Момо Капором ( февраль 2010 года)
Из книги интервью „В убежище души“